Мысли вслух на Ин 1:18-28

В сегодняшнем евангельском чтении Иоанн Креститель в применении к себе цитирует пророчество Исайи (точнее — Второго Исайи), призывавшего к выходу из вавилонского плена. «Приготовьте путь Господу», - говорят оба пророка. Это — ключевые слова сегодняшнего дня, потому что мы являемся свидетелями великих и славных дел Божиих, которые Он совершает для спасения людей. Некогда это было избавление от вавилонского плена и возвращение в Землю Обетованную — христианские мыслители почти всегда рассматривали это историческое событие как икону, прообраз избавления нас от плена нашей греховности и духовной немощи и возвращения нас на духовную родину — в Царство Небесное. Во времена Иоанна Крестителя Господь пришел к нам Сам, воплотившись от Непорочной Девы, и, наконец, в последние времена мы стали свидетелями Его Распятия и Воскресения.

О втором пришествии Своем во славе Он говорит, что оно будет как молния от края неба и до края, так что его невозможно будет не увидеть и не узнать. Но Смерть и Воскресение Его происходят в удивительной тишине и малости. И поэтому, для того, чтобы эти события стали частью не просто истории мироздания, но твоей личной духовной жизни, духовной биографии, необходимо открыть Богу дорогу к твоему сердцу, прямыми сделать стези Ему.

Иоанн Креститель, говоря (как подчеркивает евангелист Иоанн Богослов) с хорошо знающими Писание фарисеями, только кратко называет это пророчество. Нам же не лишне будет вспомнить, что говорит пророк: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие».

"Глас вопиющего в пустыне". Эти слова, если вырвать их из контекста, звучат как вопль одиночества, звучат отчаянно. Человек, который кричит в пустыне скорее всего никем не будет услышан. Но Иоанн не вопиющий в пустыне, он - его голос. Голос в пустыне одинок и не может не быть услышан, если есть кому слушать.

Абсолютное одиночество всегда ждет. Иоанн ждет очень напряженно, в пустыне одиночества невозможно не услышать шагов Того, кто может заполнить любое одиночество. Поэтому Иоанн становится отшельником, чтобы первым услышать и приготовить путь, чтобы стать голосом для тех, кто не слышит сам.

Эти слова могут быть утешением для тех, кто чувствует себя одиноким. В одиночестве лучше слышно. Может быть, Бог дает нам одиночество, чтобы нам легче было расслышать в шуме и беге современной жизни Его тихий голос, Его призыв, Его стук в пока еще закрытые двери нашего сердца? И если мы откроем, пустыня наполнится Божьим светом и радостью.

Перед нами свидетельство Иоанна Крестителя о крещении Иисуса, дошедшее до нас благодаря ученикам, и если прочие евангелисты опирались на рассказы других людей, то евангелист Иоанн сам является свидетелем. Благодаря этому мы можем прикоснуться к тому, как воспринял Величайшего из сынов человеческих величайший из пророков.

Мы так привыкаем к тому, что проповедь называется свидетельством, что начинаем воспринимать такое определение исключительно как фигуру красноречия. А между тем оно имеет самый прямой смысл: проповедующий должен отвечать за правдивость своих слов, подобно свидетелям на суде, и подобно свидетельским показаниям проповедь способна оказать воздействие на судьбу услышавших её. Может быть, она повлияет на выбор решения, ведущего к жизни или к смерти.

Само крещение практически не описано, в центре внимания евангелиста - события, связанные с ним и происходившие в те дни. Заметим, однако, что Иоанн Креститель, сравнивая Духа с голубем, не уподобляет Его тварной птице буквально, но проводит сравнение, пытаясь подобрать образ для выражения невыразимого.

Почему именно Иоанн? Что позволило ему узнать идущего в мир Мессию? А главное — как, по каким признакам можно было Его узнать? Внешне Он не отличался от других людей. Конечно, когда Он уже начал Своё служение, всем, Его видевшим, было очевидно, что Он — не обычный человек. Но Его принимали за пророка или за великого учителя. Некоторые даже за Мессию — но в том смысле, в каком это понятие существовало на уровне массового религиозного сознания той поры. А Иоанн рассмотрел в Нём Мессию ещё тогда, когда никаких внешних признаков мессианства в Нём не было заметно.

Что же увидел в Нём Иоанн? Наверное, то самую полноту Божьего присутствия, которая была Ему свойственна с рождения. Это единственное, что пребывало в Нём всегда, даже тогда, когда Он ещё ничем Себя внешне не проявлял. Но заметить такое мог лишь тот, кто привык слушать и слышать Бога в тишине. В безмолвии. В той внутренней тишине, в которой услышал Его зов Илия, когда по Его слову пришёл на Синай. А чтобы научиться этому, надо полностью отказаться от себя. Не от своей личности, а от тех условных её границ, которые определяются не изнутри самой личности, а извне её. Социумом. Религией. Условностями межчеловеческих отношений.

Иоанн ведь не случайно отказывается определить своё служение, его смысли и характер, перед представителями Синедриона (это, очевидно, именно от Синедриона были посланы священники и левиты, пытавшиеся выяснить у Иоанна, кто он, собственно, такой). Мы ведь знаем его как пророка. И не только мы: Сам Спаситель называет его «величайшим из пророков». Так почему же он сам не сказал этого прямо посланным к нему от Синедриона людям? Они ведь именно и хотели, чтобы он всё сказал им прямо. Но Иоанн отказывается.

Потому, что понимает: ни в какие традиционные, людьми определённые и обычными человеческими словами описываемые, рамки его служение не вмещается. Он — вне рамок. Любых. Даже, казалось бы, вполне ему подходящих. Он — просто голос. Голос Бога, обращающегося к людям. Кричащего людям, не желающим слышать. И ничем другим он быть не может — иначе он не сможет исполнить порученное ему Богом. Абсолютная определённость служения и полная отрешённость от любых форм. Вот в таком духовном состоянии и можно узнать Мессию. Увидеть Его. Встретиться с Ним. И пойти за Ним — туда, куда Он поведёт.

При чтении сегодняшнего отрывка возникает вопрос: почему всё же Иоанн Креститель не даёт никакого определённого ответа на заданный ему вопрос о его служении (ст. 19 – 23)? В самом деле, он имел полное право определить свою миссию, как именно пророческую, и такой ответ вполне удовлетворил бы посланную Синагогой для проверки комиссию (ст. 24 – 25). Но Иоанн принципиально отказывается говорить о своём служении как о чём-то имеющем собственное значение. На свою миссию он смотрит лишь как на предварительный этап, необходимый для того, чтобы подготовить народ к приходу Мессии-Христа, и вне контекста этой задачи служение Иоанна, как видно, теряет всякий смысл, в том числе и для самого пророка (ст. 25 – 27). И именно такой взгляд на собственную миссию, вероятно, позволяет Иоанну увидеть и узнать Мессию (ст. 29 – 34). Ведь для того, чтобы узнать Христа, Его мало просто увидеть физически. Внешне Иисус мало отличался от обычного человека. Конечно, то, что говорил Он, можно было услышать не каждый день и не от каждого, но главное всё же было не в словах. Главное было в том Царстве, которое Он нёс с Собой повсюду, куда направлялся. И потому для того, чтобы узнать в Иисусе обещанного Богом Мессию-Христа, нужно было прикоснуться и приобщиться к Царству. Но приобщиться к Царству можно лишь при одном, очень важном, условии: ищущий его должен забыть о собственной значительности, забыть о том, что он, равно как и его дела и служения, могут значить что-то сами по себе, помимо Царства, в которое он хочет войти. Быть может, потому Иоанн и не хочет свидетельствовать о себе, как о пророке: ведь все великие пророки Израиля имели собственную миссию, и каждая из них была, в известном смысле, самодостаточной. Каждый пророк был величиной сам по себе, и это всегда замечали окружающие, даже тогда, когда (как и бывало чаще всего) сами пророки ничего такого не хотели. Но в те времена заметность пророка помогала решению главной задачи, порученной Богом тому или иному из своих служителей. Теперь же, как видно, задача состояла именно в том, чтобы указать на Мессию, а самому остаться как можно менее заметным. И Иоанну Крестителю удаётся этого добиться: он тонет в сиянии грядущего Мессии. И в сиянии Царства, которое Мессия несёт с собой.

Греческое слово «Логос» в разных контекстах означает не только «слово», но и «смысл», «замысел», «знание», «разум» и даже «путь»... Тогда воплощение Слова — это и проявление для людей Божественного Разума, и раскрытие Его Замысла, и откровение Пути, и явление полноты Общения (Причастия), и все это — в единой Богочеловеческой личности Иисуса Христа, жившего в этом мире, ходившего по этой земле рядом с учениками, которые Его «видели, слышали и осязали» (ср.  1:1).

Евангелие — это всегда свидетельство о Христе тех, кто Его знал. Мы имеем право им не поверить, можем принять их слова о благодати, истине и славе за ложь или за искреннее заблуждение, за поэтическую метафору или восторженное преувеличение — и тогда Благая Весть нас не достигнет, и мы не обретем ни смысла, ни общения, ни пути.

Замечательный гимн, которым начинается Евангелие от Иоанна, приоткрывает нам тайну внутренней жизни Бога. Бог ведь личность, в известном смысле такая же, как каждый из нас. Только (и в этом «только» абсолютное различие Бога и человека) в отличие от любого из нас Он — Личность бесконечная. Ничем не обусловленная, кроме Собственной воли, а значит, Самого Себя. И потому ни в ком не нуждающаяся. И никому, естественно, не обязанная ничего о Своей жизни сообщать. Зачем Ему творение, зачем мы все — Его загадка. Нужно быть Им, чтобы узнать ответ. Но факт остаётся фактом: Он сотворил мир и нас как часть этого мира. И Он нас любит. И совсем немного, чуть-чуть приоткрывает нам тайну Своей жизни. Оказывается, Он, как и мы, не просто знает Себя. Он Себя ещё и непрерывно познаёт.

Как это Ему удаётся — Его тайна. Мы бы, конечно, не смогли одновременно знать себя в полноте, познавать во всей глубине и вместе с тем пребывать в полном покое. Да ещё и вне всех существующих в тварном мире пространств и времён. Точнее, над ними. Как у Него это получается, мы не узнаем никогда. Но в этом — полнота Его жизни. И эту полноту Он открывает миру. Проецирует её в мир. И вмещает эту полноту Своей жизни в границы человеческой природы. Конечно, не такой, как наша. Но всё же человеческой. Такой, какой могла бы быть и наша человечность, если бы не грехопадение.

А ведь это тварная природа. Сотворённая Им же. Но с самого начала мы, люди, не были одной лишь природой. С самого начала нам было дано то дыхание жизни, которое, собственно, и делает нас людьми. А это ведь Его дыхание. Которое дышит в нас. Его в нас присутствие. Конечно, не в той полноте, которая свойственна Его Собственной жизни. Но всё же Его. И если бы не грехопадение, мы были бы совсем другими — не благодаря какой-то особой природе, которую у нас отобрали после падения, а благодаря тому, что наша жизнь целиком определялась бы этим дыханием.

А не в той минимальной степени, в какой она определяется им сейчас, когда это дыхание в нас порой едва заметно даже нам самим. Но если Он захочет, Его присутствие в человеке может стать полным. Таким, каким оно пребывает в Нём Самом. И тогда в мир родится Человек с большой буквы. Человек, в Котором Бог будет явлен миру в полноте. И через Которого в такой же полноте каждому из нас откроется Его жизнь. Жизнь, которую и пришёл нам дать Спаситель. Жизнь в полноте и с избытком.

Каждое Евангелие начинается по-своему. Евангелисты-синоптики обычно рассказывают или о Рождестве, или, как Марк, прямо о Крещении; Иоанн же начинает с замечательного гимна о Слове, которое «вначале» (ст. 1 – 3). Конечно, о слове Божием немало сказано и в ветхозаветных книгах, где оно было и откровением (Быт. 15 : 1, 4), и орудием Бога в сотворённом Им мире (Пс. 147 : 18, 148 : 8). Но Слово, о котором говорит евангелист, больше откровения, данного конкретному человеку. Оно даже больше, чем простое орудие, инструмент действия Божия. Оно изначально, Его жизнь коренится в тех глубинах Божественной Личности, которые навсегда останутся скрыты от любого сотворённого Богом существа. И вот настал день, когда предвечное Слово, несущее в Себе полноту Божию, полноту Божией жизни и Божия света (ст. 4 – 5), вместило Себя в рамки человеческой природы с тем, чтобы эта полнота стала доступной каждому, кто захочет к ней приобщиться (ст. 9). И тогда в мире началась новая эпоха, эпоха наступающего Царства. Евангелист не случайно сравнивает воплотившееся Слово со Скинией (ст. 14; русскому «обитало» в греческом тексте соответствует слово, которое буквально можно было бы перевести как «разбило Скинию»): ведь Скиния ещё со времён Моисея была местом присутствия Божия, полнота которого отныне оказывается связана с личностью Того, в Ком воплощается Слово. А Он открывает полноту Царства и полноту жизни Божией тем, кто готов поверить Ему и пойти за Ним, хотя таких, как видно, оказывается немного (ст. 10 – 13). Евангелист называет эту полноту «благодатью благодати» (ст. 16): выражение греческое по языку, но еврейское по форме, означающее абсолютную, недоступную обычному человеку полноту благодати Божией. И он, конечно же, не случайно сравнивает это новое откровение с дарованием Торы (Закона) Моисею (ст. 17): ведь Тора была не только откровением воли Божией, но и реальной силой, менявшей человека изнутри, если он готов был следовать данному Богом закону. Но Тора открывала человеку Бога лишь отчасти, а Сын приобщал идущих за Ним к полноте Божией, которую увидеть человеку иначе было невозможно (ст. 18). А вместе с полнотой Божией открывалась идущим за Иисусом и полнота Царства.

Евангелие от Иоанна, как и Ветхий Завет, начинается с рассказа о Творении, и это задаёт тон, помогающий не только увидеть дни земной жизни Христа на историческом и этнокультурном фоне, но и понять их соотношение с вечностью. Свет, принесённый в мир Христом - не только метафора учения, но это именно тот свет, с которого началось Творение. Сходным образом Слово, бывшее в начале, не было тем словом, что служит единицей речи. (Как часто выражение “в начале было Слово” употребляется всуе, в отрыве от его подлинного значения!). Но человеческие словеса не могут спасти от греха и смерти.

Рассказ о Слове, обитавшем среди людей, переплетается с повествованием о человеке по имени Иоанн. Мы ещё раз можем ощутить таинственную взаимосвязь вечного и временного, на стыке которых только и можно понять раскрываемый Библией смысл нашего существования. Сам Господь, причастный вечности, войдя во временный мир, показал его важность.

Христианство не презирает временное во имя вечного, но преображает его через приобщение к вечному.

Что мы можем знать о Боге? Разве могут человеческие слова выразить то, что превыше слов и мысли? Какие книги и мудрые наставления могут адекватно описать Бога, Которого не видел никто никогда? Первая и центральная весть Евангелия от Иоанна говорит нам о Слове, Которым Сам Невыразимый выразил Себя до конца, ибо это Слово — единоприродно Богу. Это Слово не написано в книге: Оно стало плотью — Человеком, одним из нас. Если Моисей мог услышать лишь о неизреченности Имени (Бог, по сути, сказал ему: «Я — это Я, ни одно имя не может выразить Мою сущность»), то автор Евангелия видел Человека, Который мог сказать: «Я и Отец — одно», «Кто видел Меня, видел Отца». О Боге теперь можно не только услышать через слово закона, лишь ограниченно выражающего Божью волю: человек, написавший Евангелие, видел Бога, слышал Его собственные слова, ощущал тепло Его тела, стал Его учеником. Он пишет для свидетельства о том, что видел, о том, как Сын явил Того, Кого не видел никто и никогда.

Евангелист Иоанн говорит здесь о сути того, чему он стал свидетелем: земной жизни Иисуса Христа. Оглядываясь назад через шестьдесят лет после описываемых им событий, он видит и называет главное: Предвечный Логос, Тот, в Ком весь смысл мироздания, весь замысел о Творении, Тот, Кто и есть Бог, — воплотился, умалил Свою жизнь до жизни человеческой и обитал на земле, общаясь с Иоанном и другими современниками. Сюда, в наш мир, сошла полнота благодати и истины, став видимой, слышимой, осязаемой, явив всем, что человеческая плоть может вместить присутствие Бога, может быть чистой от греха, может быть возвышена к жизни вечной. Слово «слава», «слава Божия» и означает видимое, постижимое явление невидимого и непостижимого Бога, не просто символ, а факт Его действенного присутствия. И апостол Иоанн свидетельствует об этом явлении Самого Бога в лице (ипостаси — по святоотеческой терминологии) Единородного Сына — Сына Божиего и Сына Человеческого, Иисуса Христа.

Здесь возникают два вопроса. Первый: верим ли мы этому свидетельству? Это не так легко, мы ведь привыкли к тому, что нам все доказывают, тем самым принуждая согласиться, а здесь нет и не может быть никаких доказательств, никакого принуждения. Так что надо принимать свое собственное решение, совершенно свободное... И второй: даже если это было, имеет ли это какое-либо отношение к моей жизни? Сами посудите: ведь это означает, насколько высокой может быть человеческая жизнь, насколько исполненной смысла и праведности. Более того, если есть присутствие Божие в этом мире, то в это присутствие можно войти, а если Бог может войти в человеческое тело, то Он может войти и в нас. Итак, возможно двунаправленное соединение нашей жизни с жизнью Божией, жизнью вечной! Довольно существенно, не так ли?