Мысли вслух на3 Июля 2025

Людям во все времена было свойственно стремление к идеалу, в том числе и тогда, когда дело касалось общественной жизни. Не случайно первые проекты идеального государства появились уже в античности. Но у всех таких проектов было одно слабое место: они исходили не из библейского, а из гуманистического представления о человеке, которое основывалось на постулате, гласившем, что человек изначально хорош, а портит его среда, воспитание, словом, общество. И все создатели проектов идеального государства исходили из того, что человек — совершенное существо, а задача идеального государства заключается в том, чтобы дать этому совершенству проявиться в полной мере.

Тора же (как и Библия в целом) исходит из того, что в наличном состоянии человечества мы имеем дело с грешными, а значит, далёкими от совершенства людьми, от которых невозможно требовать идеала. Все заповеди, вся Тора рассчитана именно на таких грешных людей. Потому-то о ней и говорится, что она близка каждому: не нужно быть героем-суперменом, чтобы следовать Торе и соблюдать данные Богом заповеди.

Но, следуя Торе и соблюдая заповеди, можно стать другим человеком. Лучшим, чем вначале. С Божьей помощью можно даже стать пригодным для жизни в Царстве и это Царство обрести. И совершенное общество на грешной земле тоже можно создать. Не «наилучшее», как называл своё идеальное государство Платон, но, по его же выражению, «второе после наилучшего», т.е. наилучшее из того, что возможно в нашем преображающемся, но ещё не преображённом мире.

Идеального общества не создать при всём желании, безгрешным не станешь, как ни старайся. Но следовать Торе, соблюдать заповеди — возможно, как возможно теперь, после прихода Христа, войти в Царство. Тут нужна лишь последовательность. И решимость идти до конца.

Господь призывает всех тех, кому трудно и больно, прийти к Нему. Эти слова обо всех нас - как потом напишет Александр Блок, "о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою". Нас призывает к Себе заботливый Бог - Отец, по Чьему образу и подобию мы сотворены и Которому больно, когда больно нам. Нас зовет к Себе Бог, знающий, что такое страдания и боль - Христос, прошедший через больше страданий, чем каждый из нас, и показавший, что даже за смертью есть прорыв - в Воскресение. Ждет встречи с нами Дух Святой - Бог, дающий покой и силы, чтобы надеяться и верить в то, что прорыв обязательно будет…

У Господа, пожалуй, нет более сильного желания, чем чтобы Его дети пришли к Нему и Он мог излить на них всю Свою любовь. Он хочет снять с нас наши тяготы, все то, что мешает нашему взгляду быть постоянно обращенным на Него, и взамен дать нам что-то, что гораздо более ценно. Что-то, имен чему много, но главное, наверное, - Любовь. Это то благое иго и легкое бремя, о котором Он говорит. И в то же время, как показал нам Сам Христос, Его бремя — это Крест... Крест и прорыв в Воскресение — вот настоящая жизнь, которую предлагает нам Бог.

Что же всё-таки такое этот вопрос Фомы? Недоверие? Желание увидеть всё своими глазами? Или своего рода благоразумие, исходящее из того, что духовную жизнь нельзя строить на чужом опыте, хотя бы он даже был связан с людьми, которым полностью доверяешь? И что в таком контексте означают слова Иисуса о тех, кто поверили, не видя того, что видел Фома?

Конечно, проще всего было бы остановиться на версии недоверия, как многие и делают: вера Фомы, дескать, оказалась самой слабой, ему понадобились доказательства, но Иисус рад всякой вере, а потому и позволяет Фоме убедиться в Своей реальности так, как тому кажется адекватным.

Но так ли всё просто? Ведь, когда дело касается духовной жизни, мы и в самом деле можем полагаться лишь на свой собственный опыт. Духовная жизнь, как и жизнь вообще, у каждого своя, и, каким бы ни был замечательным опыт чужой жизни, он не сможет заменить нам свой. К жизни духовной это относится в полной мере. И Фома, отказываясь верить другим апостолам на слово, скорее всего, исходит именно из этого. Он хочет сам увидеть и пережить то, что видели другие, не опираясь только на их рассказы.

Но что же тогда имеет в виду Иисус? Имеет ли Он в виду других апостолов? Едва ли: ведь все они к тому времени уже видели Его, а поверить другим на слово предоставлялось одному Фоме. О ком же тогда говорит Спаситель? О тех, кто уверует позже? Но ведь христианами в подлинном смысле всегда становятся, пережив ту личную встречу с Воскресшим, без которой говорить о христианстве можно лишь условно. Как же можно поверить, «не видя»? Очевидно, лишь по свидетельству тех, кто своим свидетельством являет жизнь Царства, принесённого в мир Иисусом. Такое свидетельство может стать началом духовного пути, хотя, конечно, если начавший его будет последователен, личная встреча с воскресшим Иисусом раньше или позже произойдёт и в его жизни.

А Иисус, конечно же, понимает, что Церковь остаётся Церковью лишь до тех пор, пока она способна на такое свидетельство. И называет блаженными тех, кому придётся в эту подлинную Церковь войти.

Те обвинения, которые Господь через пророка бросает избранному народу, в немалой степени превосходят многие более ранние, да и позднейшие, гневные упрёки. Господь не просто обвиняет в грехах и сравнивает отступников с блудницей, подобное уже не раз Он говорил через пророков. Но теперь пророческая речь напоминает слушателям, народ, избранный для союза с Богом, после измены Завету ничем не отличается от тех языческих соседей, от которых пытается отгородиться. Само отмежевание от соседних народов теряет дарованный Господом смысл, в неизмеримо большей степени, нежели в этнической самобытности, состоящий в хранении в чистоте заповедей Бога и верности Ему. Но теперь отступники совершают те же языческие мерзости, и даже ещё худшие: чем выше залезешь на гору, тем дальше с неё скатишься.

Но Он не только помнит о Завете с народом, но и хранит его, хранит верность не только ветхозаветным иудеям, но и всем нам, постоянно её нарушающим. Не по заслугам грешников, а по Своей милости Он снова и снова готов не только прощать, но и очищать от грязи, в которой мы снова и снова с удовольствием барахтаемся.

Грех будет прощён, но останется чувство стыда за совершённое зло. Оно оставляется не для того, чтобы бывшие грешники постоянно терзались, вспоминая прошедшее, а как плодотворная память о горьком опыте и предостережение на будущее.

Пророк и пророчица соединяются, и их ребёнок становится живым свидетелем пророческого слова. Написанное на свитке при желании можно и проигнорировать, но трудно противостать пророчеству, закреплённому именем ребёнка, живущего рядом.

В упрёк народу Господь поставил пренебрежение спокойными водами Силоама — пруда, где совершалось омовение. Через несколько веков именно туда Иисус отправит омыться исцелённого Им слепорожденного. Но люди слишком часто перестают не только ценить, но и замечать то, что постоянно находится рядом с ними, старые привычные истины начинают казаться банальными, хочется остренького. И вот жителей Земли Обетованной потянуло к показавшейся свежатиной экзотической тухлятине — к языческим понятиям и нравам. Что ж, скоро все плоды язычества, как когда-то перепела в Синайской пустыне, вместе с ассирийскими полчищами обрушатся на тех, кто их ждал и накликал, и заставят хлебнуть себя выше горла.

Но пророк подчёркивает, что отворачивающиеся от Господа отворачиваются от источника жизни. Суровы слова о том, что не спрашивают мёртвых о живых, и они заставляют вспомнить слова, прозвучавшие несколько веков спустя: предоставь мёртвым погребать своих мертвецов. Но именно потому, что Господь предлагает жизнь и намерен рассеять сгустившийся мрак, Он и предупреждает об опасностях ложных дорог. Дорог, кажущихся привлекательными, но ведущими к смерти.

Как видно, главная проблема галатийских христиан заключалась в том, что они, по слову самого Павла, хотели быть «под властью Торы» («под законом», ст. 21). Такое желание вполне могло у них возникнуть после того, как Павел, которого, по собственному его свидетельству, они приняли, «как вестника Божия» (ст. 12–14), их покинул. Та свобода Царства, о которой, по-видимому, свидетельствовал им апостол, могла показаться галатам чрезмерной, как это случается иногда с неофитами, ищущими «твёрдой руки». И тогда место Павла вполне естественным образом заняли те, кого апостол называет «нечистыми ревнителями» (ст. 17–18). В таком случае становится вполне понятным и объяснимым уже упоминавшиеся в послании властолюбие этих новых «пастырей» и их притязания на исключительность, равно как и тот факт, что, несмотря на всё перечисленное, в галатийской церкви к ним относились с уважением и, кажется, даже с некоторым страхом.

Павел же между тем предлагает им притчу, основанную на материале Книги Бытия. Он напоминает им известную историю рождения Измаила, который появился на свет раньше Исаака, хотя и не был сыном Авраама от Сарры, о котором говорил Аврааму Бог. Потому-то апостол и говорит, что один из двоих сыновей был рождён «по плоти», т.е. исключительно по человеческой воле, а другой — «по обетованию», в соответствии с данным Богом обещанием (ст. 22–23). Этих двоих сыновей Павел сравнивает с двумя союзами («заветами»): прежним, в основе которого лежала Тора и следование закону, и новым, основанным на верности Богу и на тех обещаниях, которые даны были ещё Аврааму, а исполнились, по слову апостола, только теперь, после прихода Мессии (ст. 24–31).

Такое противопоставление, на первый взгляд, разделяет прежний и новый завет так же, как прежний и новый народ Божий. Но апостол говорит не о разделении, он хочет лишь подчеркнуть тот факт, что прежний союз, заключённый ещё с Авраамом, свою полноту может обрести лишь в том новом, мессианском союзе, который заключается с Богом через Иисуса Христа. Прежние союзы не отменяются и не обесцениваются, но, чтобы воспользоваться всем, что они могут дать, необходимо обратиться к Тому, в Ком они получили свою полноту.