Мысли вслух на Лк 8:22-39
Сегодняшнее чтение предлагает нам два рассказа: рассказ об усмирении Иисусом бури на Генисаретском озере (ст. 22–26) и рассказ об исцелении гадаринского бесноватого (ст. 27–39). На первый взгляд, оба рассказа связаны друг с другом лишь внешней событийной канвой. Однако при ближайшем рассмотрении это оказывается не совсем так. Можно было бы сказать, что их связывает между собой тема Царства, так же, как и все другие рассказы о совершённых Иисусом чудесах. Но каждый такой рассказ имеет свои особенности, по-разному оттеняя эту тему и описывая явление Царства с разных сторон.
Так и сегодня: перед нами, с одной стороны, преображение природной стихии, а с другой — исцеление одержимого человека. Но всё же в обоих случаях на первом месте оказывается именно человек, а не природная стихия и не тёмные силы. Ведь Иисус не просто усмиряет бурю; Он общается со Своими учениками, упрекая их в маловерии (ст. 25), но ещё раньше Он пробуждается от сна (ст. 23–24).
На первый взгляд может показаться, что Иисусу нужно было лишь пробудиться, чтобы сила Божия была явлена во всей полноте, положив конец буре. Но если бы это было действительно так, Он едва ли стал бы упрекать учеников в маловерии: ведь тогда у них действительно не было бы другого выхода, кроме обращения к Учителю с просьбой немедленно вмешаться в события. По-видимому, обращение к Нему было не тем, чего Иисус ждал от апостолов в сложившейся ситуации. И если вспомнить, что Царство, в первую очередь, не пространство, а отношение, всё встаёт на свои места.
Ведь на поверку оказалось, что даже у ближайших учеников Иисуса отношения с Ним совсем не так прочны. Стоило Учителю отвернуться, заснуть, оставить их без прямого присмотра в критической ситуации, как Царство тут же перестало быть для них реальностью, и снова они почувствовали его лишь тогда, когда Иисус проснулся и обратился к ним непосредственно. Быть может, потому и исцелённому Спасителем гадаринскому бесноватому больше всего хотелось не свидетельствовать о пришедшем в мир Мессии и принесённом Им Царстве, а остаться рядом с Иисусом с тем, чтобы никогда уже больше не отходить от Него (ст. 38). Между тем, Самому Иисусу нужно именно свидетельство (ст. 39).
Впрочем, быть может, учитывая духовную ситуацию, которая складывалась в родных местах исцелённого Спасителем человека, неудивительно, что он хотел бы уйти со своим Избавителем. Ведь он уже успел увидеть реакцию своих земляков на всё, что произошло, в том числе и на чудо собственного исцеления (ст. 33–37). Здесь речь шла уже не о маловерии, а о самом настоящем неверии. Нередко на эти два духовных состояния смотрят, как на очень между собой близкие; между тем, маловерие куда ближе к глубокой и сильной вере, чем к неверию. Ведь маловерие всё же предполагает веру в библейском смысле слова, доверие к тому, кому или в кого веришь, и у верного в таком случае просто не хватает духовных сил на то, чтобы порождённые верой отношения раскрылись во всей своей полноте.
Неверие же означает, как правило, полное отсутствие доверия или к кому-то конкретному, или, в особо тяжёлых случаях, ко всем и ко всему на свете. Даже слабая вера указывает дорогу в Царство, и, собравшись с духовными силами, имеющий такую слабую веру всё же имеет шанс туда прийти, тем более, что на этом пути человек никогда не остаётся один. А вот отсутствие веры означает тупик или путь в никуда. Но если малая вера нередко бывает обусловлена объективными возможностями и способностями человека, особенно в начале его духовного пути, то неверие всегда определяется выбором. Выбором, который исключает путь в Царство. И не потому, что Бог хочет наказать кого-то за отсутствие доверия, а потому, что не доверяющие Богу выбирают иной путь — путь, уводящий от Царства. И если слабому можно помочь, то отказывающемуся идти не поможет даже Бог — ведь Он уважает выбор и свободу каждого. Даже тогда, когда этот выбор и эта свобода означают «нет», брошенное в лицо Ему Самому.