Мысли вслух на Исх 5:1-23
Первая просьба Моисея и Аарона отпустить народ окончилась неудачей (ст. 1–2). Впрочем, Бог Сам заранее сообщил о ней Моисею, когда посылал его в Египет (Исх 3:18–20). И тогда встаёт вполне естественный вопрос: означает ли это, что решение фараона было предопределено заранее? Наверное, всё же не означает. Речь идёт о другом: Бог знает сердце фараона, которое для него прозрачно так же, как прозрачно для него сердце всякого человека, а потому Он знает и о том, что фараон не позволит народу Божию просто так покинуть страну. Но что же мешает фараону? Ведь вначале Моисей даже не говорит ещё о том, чтобы уйти навсегда, он просит пока отпустить народ всего лишь на три дня с тем, чтобы отпраздновать свой религиозный праздник и затем вернуться (ст. 1 – 4). Но даже на такую просьбу следует отказ. Конечно, всё это можно было бы объяснить одними административными и хозяйственными соображениями: ведь такие праздники отвлекают народ от работы (ст. 4 – 5). Кроме того, было и ещё одно соображение, выраженное самим фараоном в словах: «Я не знаю Господа» (ст. 2). Египетское правительство, несомненно, должно было осознавать угрозу пробуждения национального или племенного самосознания у племён дельты, которые вполне могли бы в этом случае вспомнить об иных временах, когда их предки пришли в Египет как победители, а на престоле фараонов находилась семитская династия. В такой ситуации позволять семитам вспоминать о своих богах-покровителях и тем более поклоняться им было бы опрометчиво. И всё же главная причина, по-видимому, была в другом. Не случайно сразу же после высказанной Моисеем и Аароном просьбы речь заходит о праздности, о том, что народ, видимо, недостаточно загружен работой, и от безделья ему в голову начинают приходить глупые мысли и нелепые идеи (ст. 6 – 9, 17). И здесь перед нами уже не специфическая логика властей Египта, а логика, присущая всякой власти во всякое время. Ведь по сути своей любое государство представляет собой социальную машину, механизм, который функционирует тем надёжнее и безотказнее, чем меньше составляющие его «элементы» задумываются о посторонних вещах. С точки зрения логики, присущей идеально функционирующей государственной машине, человеку лучше всего было бы быть муравьём или пчелой, и не потому, что они малы, а потому, что они — идеальные работники-функционеры, никогда и ни на что не отвлекающиеся от работы. Но человек никогда не бывает столь далёк от того, кем Бог задумал его создать, как тогда, когда уподобляется пчеле или муравью. В величайшем грешнике образ Божий чудовищно искажается; в человеке-муравье он просто исчезает. И потому столь неизбывен конфликт между Богом и всяким государством: Бог нужны люди, государству — муравьи.