Мысли вслух на Лев 4:1-35
Помимо жертвы мира в яхвизме существовали также специальные очистительные жертвоприношения. Назывались они по-разному (обычно в Синодальном переводе их называют «жертвой за грех» или «жертвой повинности»), но смысл всякой такой жертвы был один: очистить человека, избавить его о той нечистоты, которая стала следствием совершённого греха. В яхвизме вообще на грех смотрели не только и не столько как на нечто безнравственное, сколько как на скверну, как на то, что человека оскверняет, лишая его возможности богообщения.
Нарушение заповеди было страшно не потому, что человек преступал некую норму, пусть и данную Богом, а потому, что тем самым он отрезал себя от Бога, ставил между Ним и собой стену, которую было не так просто потом сломать. Вот очистительная жертва и должна была сломать возведённую человеком стену. В отличие от жертвы мира, очистительная жертва предполагала покаянную молитву и исповедание совершённого греха, исповедание публичное, в присутствии всех, кто собрался вокруг жертвенника во время очистительного жертвоприношения.
При этом кающийся не участвовал в жертвенной трапезе: в ней могли участвовать все присутствовавшие, кроме него. Кающегося лишь окропляли жертвенной кровью. Оно и понятно: предполагалось, что полноценное освящение человека не очистившегося, а значит, не избавившегося от последствий совершённого греха, невозможно. Покаяние и окропление кровью избавляло человека от греха и его последствий.
Правда, только в том случае, если грех был ненамеренным, если человек совершал его, к примеру, по слабости или по неведению. Если же грех был намеренным, осознанным, то очиститься от его последствий было невозможно, они оставались с человеком иногда до самой смерти, отравляя его жизнь и мешая богообщению. Оно и понятно: речь ведь идёт о том, насколько воля человека одобряет или не одобряет совершаемое им греховное действие. До прихода Христа мир был другим, грех в нём был куда сильнее, чем сегодня, и противостоять ему было куда труднее, а избавиться полностью вообще невозможно, особенно тогда, когда человек с самого начала хотел греха и стремился к нему.