Мысли вслух на Дан 10:1-9
Описание видения Даниила очень напоминает похожее описание из другой книги — из Книги Иезекииля. Иезекииль тоже несколько раз видел видения на берегу реки — но это был или Кебар, один из ныне исчезнувших притоков Евфрата, или сам Евфрат. Впрочем, сути дела эти детали не меняют: автор Книги Даниила очевидным образом сравнивает своего героя с Иезекиилем, а открытые ему видения — с видениями, открытыми пророку.
То, что видения эти были открыты Данилу после особой аскетической подготовки — длительного поста — лишь подчёркивает их значимость. Между тем речь в Книге Даниила идёт не о пророческих собственно, а об апокалиптических видениях, притом открытых не эпическому герою Даниилу, ставшему персонажем одноимённой книги, а, вероятнее всего, её автору.
Перед нами своего рода художественное произведение, произведение автобиографическое, автор которого скрылся за образом одного из героев еврейского эпоса. Всё сказанное, однако, не даёт ответа на вопрос о связи апокалиптической традиции с собственно пророческой. Почему автор книги, говоря о своём опыте, сравнивает его с пророческим, притом с опытом именно Иезекииля — одного из великих пророков времён Вавилонского плена? Самый простой ответ заключается в том, что автор книги действительно считает свой опыт духовно родственным опыту великих пророков, а на свои видения смотрит как на продолжение визионерской традиции, восходящей к эпохе плена, а может быть, и к ещё более древним временам.
Но есть и более глубинная, сущностная связь, определяемая уже не человеческим восприятием Откровения, а самой логикой его развития. Логикой, которая, наверное, и заставила автора Книги Даниила отнести время жизни своего героя к эпохе Вавилонского плена. Ведь именно тогда, в те времена пророки (включая того же Иезекииля, но также и Иеремию, и позже Исайю Вавилонского) заговорили о послепленных временах как о временах мессианских. История с самого начала вращается вокруг личности Мессии и дня Его прихода, определяясь ими.
Но именно после возвращения евреев из плена на землю отцов начинается та финишная прямая истории, которая приведёт её прямо к порогу нового, мессианского Завета. И автор книги, живший во времена Маккавейских войн, не мог этого не осознавать. Потому и появляется в его книге Вавилон — не как символ торжества мира сего, каким он действительно был, если рассматривать его сам по себе, но как своего рода новый Египет, исход из которого должен был завершиться уже не в обещанной Богом Аврааму земле, а прямо в мессианском Царстве.