Мысли вслух на Иов 22:1-30
Ответ Элифаза на речь Иова показателен, прежде всего, своей внутренней противоречивостью. С одной стороны, Элифаз повторяет общие места традиционных писаний мудрецов. Он напоминает Иову о пути праведности и о пути греха, о том, что ждёт человека, избирающего тот или иной путь. Он говорит даже нечто большее: в своей речи, обращённой к Иову, Элифаз вспоминает о Торе, исходящей из уст Божьих, и о словах Бога, которые человек может и должен хранить в своём сердце.
Тем самым Элифаз касается того лучшего и высшего, что было в иудаизме эпохи Второго Храма — учения о внутренней Торе, за которым стоял опыт непосредственного и глубокого богообщения. Остаётся лишь догадываться, был ли он знаком самому Элифазу: судя по тому, что он рассказывал о своём опыте Иову, можно думать, что опыт богообщения самого Элифаза был достаточно специфическим. Но о внутренней Торе Элифаз, несомненно, слышал и читал, так же, впрочем, как и Иов. Однако, с другой стороны, тот же Элифаз говорит, что Богу нет никакого дела до праведности Иова.
И здесь он противоречит сам себе: ведь тут же, спустя буквально минуту, он сам утверждает, что нельзя смотреть на Бога так, как смотрели на Него нечестивцы древних времён. Для них Бог был Кем-то далёким, Кем-то таким, Кому нет дела до земли и живущих на ней людей. Это-то, по словам Элифаза, и сделало тех людей нечестивцами. Но если Богу, как утверждает Элифаз, нет дела до человеческой праведности, то чем же Бог Элифаза отличается от Бога тех древних нечестивцев? В таком случае они были правы, и осуждать их не за что.
Элифаз, похоже, не замечает противоречия в собственных словах. И не замечает потому, что он уже не пытается в чём-то убедить Иова или как-то ему помочь. Ему важнее самому утвердиться в собственной правоте, и в этом отношении он ничем не отличается от двух других друзей Иова. То, о чём давно догадывался Иов, подтверждается снова и снова: его друзья заняты не им, Иовом, и не его бедой, а только самими собой.